С детства я любил «Овода», созданного Лилиан Войнич. Это был любимый герой мальчишек. Но Маресьева я полюбил сильнее. Он был моим современником, жил вместе с нами на одной земле, и мне хотелось встретиться с ним, пожать его руку.
Хотя я учился, мне хотелось учиться еще больше. В библиотеке брал технические книги и злился, что в сутках всего только 24 часа. На все не хватало времени.
Варвара Семеновна (теща) только что вернулась из своих родных мест, из Калуги, привезла лесных орехов. Сели мы с ней у столика и давай их грызть. Зубы у меня крепкие, и она все удивлялась, как я ловко щелкаю орехи. А Валя (жена) смеется и говорит насчет меня: — Наточил зубы о гранит науки, всю жизнь учится…
Мартьянов (Дмитрий Павлович, летчик-инструктор) повел машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа. — Вот это вираж… А это петля Нестерова… И самолет сделал такую штуку, что мне сразу захотелось на землю. А Мартьянов продолжал свои узоры. Я не понимал, зачем он оглушает меня каскадом фигур. А ему это надо было для того, чтобы с одного раза решить: получится из меня летчик или нет? Вывод для себя он сделал обо мне положительный, потому что, когда приземлились, на его лице читалось удовлетворение.
Авиация преподала мне первый урок: находясь в воздухе, не сомневайся в технике, не принимай скоропалительных решений.
Мы сдавали зачеты по теории двигателя. Преподаватель поставил мне «тройку». Я весь похолодел — это была первая «тройка» за все мое учение, первое мое личное «чэпе» — наказание за дерзкую самоуверенность. Пять дней я провел за учебниками, никуда не выходил из училища. Обыкновенно при повторном экзамене выше «четверки» не ставят. Но на этот раз неписаное правило было нарушено, и мне поставили «пять». На душе стало легче.
Нам предстояло научиться летать на реактивных самолетах, которые уже прочно вошли в повседневный быт советской авиации. «Все уже сделано до нас, ребята, — сожалеюще сказал кто-то из нашей группы, — и война выиграна, и новая эра в авиации открыта…» Я ничего не ответил, но про себя подумал, что в Советской стране всегда есть и будет место для подвига.
С детства я любил армию. Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело — от бачков с водой до табуреток.
Я каким-то краем души чувствовал, что на смену самолету придет ракета. Я знал, что ракеты и межпланетные корабли строятся на базе авиационной техники, что именно авиация пробивает дорогу в космос.
Отсев был большой (для первого полета в космос). Из десяти человек оставляли одного. Я ждал, ждал и ждал вторичного вызова. Трудно было, потому что ждал один. Валя пока еще ничего не знала. О своей первой поездке на медицинскую комиссию я умолчал, сказал, что это была обычная командировка по служебным делам. Меня мучила совесть: ведь мы ничего не скрывали друг от друга. Но тут было уж очень необычное дело, и лучше всего было помалкивать.
Я все время считал мои и Германа (Титова ) шансы на полет равными, и только после того, как объявили решение, я поверил в выпавшее на мою долю счастье.
Оставаясь в полном одиночестве, человек обычно всегда думает о прошлом, ворошит свою жизнь. А я думал о будущем, о том, что мне предстояло в полете, если мне его доверят.
Я глядел на корабль, на котором должен был через несколько минут отправиться в небывалый рейс. Он был красив, красивее локомотива, парохода, самолета, дворцов и мостов, вместе взятых. Подумалось, что эта красота вечна и останется для людей всех стран на все грядущие времена.
Что можно сказать вам в эти последние минуты перед стартом? Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением…
Американцы писали: «Никто не в состоянии точно предсказать, каково будет влияние космического пространства на человека. Известно только одно — человек в космосе будет ощущать скуку и одиночество». Нет, я не ощущал скуки и не был одинок. Разрезая космос, я работал, жил жизнью своей страны. Радио, как пуповина, связывало меня с Землей.
Врачи искали каких-то изменений в моем организме, которые, по предположениям медицины, должны были возникнуть после полета в космос… Но они не возникли, и доктор, Евгений Алексеевич, отбиравший меня в космонавты, остался доволен: «С таким здоровьем, — пошутил он, – не грех слетать и на Луну»…
Я еще молод и не собираюсь складывать крылья. Ведь неспроста Дмитрий Павлович Мартьянов, впервые, как орел своего птенца, поднявший меня в небо, говорил: «Крылья растут от летания».
Летать мне понравилось. Хочу слетать к Венере и Марсу, по-настоящему полетать.
Личная жизнь моя имеет смысл постольку, поскольку она направлена на служение народу.
Мы остались такими же, как были, и останемся такими всегда. Никакая слава и почет не вскружат нам головы.
В технику я верю полностью. Она подвести не должна. Но бывает ведь, что на ровном месте человек падает и ломает себе шею. Здесь тоже может что-нибудь случиться. Но сам я пока в это не верю.
У меня, как и у других людей, много ошибок. Есть и свои слабости. Не надо идеализировать человека… А то неприятно получается, как будто бы я такой паинька, такой хорошенький, что тошно становится…
Я не хочу быть музейным экспонатом. Космонавт должен летать в космос, это для него так же естественно, как дышать.
Облетев Землю в корабле-спутнике, я увидел, как прекрасна наша планета. Люди, будем хранить и приумножать эту красоту, а не разрушать её!
Главная сила в человеке — это сила духа…
Когда-то, еще в детстве, прочитал слова В.П. Чкалова (летчик-испытатель): «Если быть, то быть первым». Вот я и стараюсь им быть и буду до конца.
Источник: esquire
Понравилось? Поделись с друзьями!